Лэ

Материал из Википедии — свободной энциклопедии

Эту статью следует викифицировать.
Пожалуйста, оформите её согласно общим правилам и указаниям.

ЛЭ [точнее лай или лэй, соответственно старофранцузскому произношению XII века «lai»] — слово очевидно кельтского происхождения, первоначально обозначало мелодию, музыкальный элемент поэтического произведения, и только во французской куртуазной литературе значение lai сливается со значением aventure — небольшого рассказа о необычайном приключении, первоначально лиро-эпического, позднее просто эпического. Важнейшими из памятников этого жанра являются: двенадцать лэ Марии Французской (Marie de France, около 1165), разрабатывающие ряд сказочных («Лэ об оборотне», «Об Ионеке», «О Ланвале» и др.) и куртуазных («Лэ о ясене», «О Милуне», «Об Элидюке», «О двух влюбленных», «О соловье» и др.) сюжетов, в том числе сюжет Тристана и Изольды («Лэ о жимолости»); составленный в Англии в середине XII века Томасом Бикет на связанный с циклом короля Артура сюжет «Лэ о роге»; варьирующий тот же сюжет анонимный «Лэ о плохо сшитом плаще» конца XII века; анонимные Лэ конца XII — начала XIII вв. («Лэ о Гингаморе», «О Граеленте», «О Тидореле» и др.); обработка датского героического предания — «Лэ о Хавелоке» и несколько позднейших Лэ XII века, частью варьирующих сюжеты Лэ Марии Французской («Лэ о Мелиуне», «О Дооне»), частью представляющих чисто эпические стихотворные новеллы, более куртуазные по форме и содержанию, чем обычные фаблио («Лэ о пегом коне», «О соколе», «Об Аристотеле» и др.), частью наконец расплывающихся в формах куртуазной дидактики («Лэ о любви», «О вежестве», «О совете» и др.).

Лэ — яркое выражение куртуазного стиля в новеллистической продукции средневековья, фантастическая «новелла настроений», переносящая действие в неведомые экзотические страны, страны средневековой романтики — во времена короля Артура. Этот экзотизм Лэ находится в тесной связи с жадно-захватническими настроениями пролагающей пути европейской колонизации на Восток феодальной аристократии; в Лэ получило выражение упоение богатствами Востока, упоение от накопления и освоения открывшихся там ценностей, драгоценных камней, металлов, предметов роскоши, создания более утонченных форм быта и потребления.

В мире Лэ дворцы построены из «зелёного мрамора» и украшены чудесной живописью — изображениями языческих богов и богинь (Guigemar). В мире Лэ матери в шелка пеленают младенцев, прикрывают их дорогими мехами (Milun, Fraisne). В мраморных саркофагах, окруженные золотом и аметистами, почивают мертвецы (Yonec). В таинственном лесу красуется пышный замок из мрамора и слоновой кости (Guingamor). А за неведомыми лугами вырастает город из чистого серебра (Yonec).

Но завоевательная мощь класса, цепкость его жадного захвата уже начинает ослабевать под влиянием деформирующих его экономическую базу — натуральное хозяйство — зачатков товаризации, начала отделения города от деревни, роста торговых связей с Востоком. И вместо прославления реальных походов Лэ подменяет настоящее прошлым, уводит своего героя в мир нездешнего, небывалого, — в мир грез и чудес, где темное суеверие неграмотного рыцаря, обогащенное непонятыми формами культуры Востока, соединяется с первым робким протестом против аскетического дуалистического учения христианства, противоречащего жизненным идеалам господствующего класса на новой стадии его бытия, — с восхвалением человеческого тела и с защитой свободы сексуальных отношений, с первыми проблесками нового куртуазно-индивидуалистического мировоззрения. Однако индивидуализм Лэ весьма ещё ограничен.

В чудесном мире романтических снов Лэ нет места живой индивидуальной характеристике; перед нами встают туманные облики прекрасных дам и бесстрашных рыцарей. Это — всегда один и тот же шаблон куртуазной поэзии: «…стройное тело, длинные руки, стройные кисти рук и стройные длинные и полные пальцы…» («Eliduc»). Подобно первым противникам церковного аскетизма, оборотная сторона к-рого им слишком хорошо была известна, — отверженным клирикам, вагантам — авторы Лэ вводят описание нагого женского тела. И вместе с тем в этом любовании прекрасным телом сказываются зачатки нового куртуазного мировоззрения с его реабилитацией земной радости.

Так же постоянна характеристика героев Лэ: все они, отвечая требованиям морали непроизводящего господствующего феодального класса, основанного на натуральном хозяйстве общества, храбры и щедры; но вместе с тем эти герои и изысканно-вежественны, — опять черта, которая типична для новой стадии бытия феодальной аристократии, создающей теперь международное явление рыцарства.

В каждом поступке витязя, в каждом движении дамы должна проявляться их куртуазностъ. Molt très doucement la salue (сладостно-тихо её приветствует) — такова обычная формула в описании встреч.

Словом, мы находим в Лэ все те мотивы и ситуации, которые от куртуазной эпопеи перешли к авантюрному и галантному роману и были в конце-концов спародированы Сервантесом. В этом мире чудесного и необычайного полновластно царит любовь; она овладевает героями (прекрасными дамами и бесстрашными рыцарями) с непреодолимой силой и ведет их к страданиям («Лэ о несчастном»), к смерти («О двух влюбленных»), к нарушению норм церковной морали («Элидюк»). Эта любовь напоминает fin amor провансальских лириков, она содержит в себе целый кодекс куртуазных правиЛэ И характерно, что, как в куртуазной лирике, прославление любви принимает здесь форму церковных славословий.

Часто мы находим в Лэ формы, близкие к куртуазной лирике — таковы куртуазные диалоги (Guigemar), таков монолог героини в «Ионеке», напоминающий chanson de malmariée, таков débat в «Несчастном», предвосхищающий изысканную форму позднейшей эпохи — дебаты АЛэ Шартье, и монолог вассала в «Equitan», напоминающий альбу своим рефреном о муках одинокой ночи.

Соответственно охарактеризованной выше типичной тематике Лэ находятся и специфические черты в повествовательной технике этого жанра. В Лэ, как в романе приключений, фабула служит часто лишь нитью для нанизывания привлекающих поэта мотивов, образов, ситуаций. Отсюда характерные приемы сюжетосложения и композиции: слабость мотивировки, сводящейся к излюбленным авантюрным романом фикциям жизнеописания и путешествия, разрастание Vorgeschichte в отдельный эпизод, вводные эпизоды (эпизод лебедя-вестника в «Milun», эпизод рыцаря-оленя в «Tyolet», эпизод гибельной кровати в «Doon»), наконец частое предвосхищение фабулы — ряд художественных форм, дающих богатый материал для многочисленных гипотез тем учёным, к-рые занимаются вопросами генезиса сюжетов Лэ и реконструкции первоначальной их формы (ср. например К. Warnke, Die Lais der Marie de France).

В неспешном, порой замедленном изложении Лэ, в нагромождении тавтологических оборотов, синонимов или близких по значению слов, в упирании на одно какое-нибудь слово (как «кровь» в центральном эпизоде «Yonec») ясно выступает, если так можно выразиться, установка на эмоциональную окраску слова. И характерно, что эту черту мы находим не только в куртуазном стиле анонимных, более поздних Лэ, но и в поразительно бедном риторическими украшениями языке лэ Марии Французской.

Тому же повышению эмоциональности текста служат и известные элементы содержания — таковы прежде всего многочисленные описания природы, разбросанные в Лэ, и не менее многочисленные упоминания о музыке (ср. напр. «Лэ о терновнике»). Наконец подобную же роль играют те лирические вставки, о к-рых мы уже говорили выше и к-рые порой подавляют само действие, одерживая верх над интересом внешней фабулы.

Характерно, что повышенный сентиментализм этой четко классовой продукции вызывает пародию со стороны жонглеров (обслуживающих и горожанина и крестьянина) в пределах новеллистического творчества самого средневековья. Таков «Lai d’Ignaures», где известный мотив съеденного сердца (ср. новеллу Бокаччо о Гвилельме Руссильонском) дан в ироническом удвенадцатирении верной дамы и в замене съедаемого сердца любовника другим органом; таков «Lai de lecheor», где спародирован самый прием введения лирического момента.

Продукция узкой прослойки господствующего класса, тематически ограниченная проблематикой сублимированных сексуальных отношений (темы внебрачной любви, служения даме, верности и т. п. составляют предмет большинства Лэ), связанная обязательной возвышенностью чувств, социальным отбором героев, локальной экзотикой, бедностью возможных ситуаций, — жанр Лэ оказывается малоустойчивым и, продержавшись короткий сравнительно период, исчезает, сливаясь с другими жанрами, более крепко связанными с действительностью класса, его потребностями и его борьбой (куртуазный фаблио) и служащими более открытым, прямым орудием борьбы класса за его привилегированное положение (куртуазная дидактика).

Об общих социологических предпосылках куртуазного стиля — см. «Куртуазная литература».

Содержание

1 Библиография:
- 1.1 I
- 1.2 II
- 1.3 III

[править] Библиография:

[править] I

Lais d’Ignaures, de Melion et du Trot, pr. Monmerqué et Fr. Michel, P., 1832;
Lai d’Haveloc, pr. Fr. Michel, P., 1833;
Lais inédit d. XII et XIII s., pr. Fr. Michel, P., 1836;
Die Lais der Marie de France, hrsg. v. K. Warnke, Anmerkungen v. R. Köhler (русский перев. С. Ю. Кулаковского, Три повести Марии Французской, СПБ);
Lais inédit, pr. G. Paris, «Romania», 8;
Lai du cor, pr. F. Wulff, Lund, 1888; Lai du mantel mautaille, «Romania», 14;
Lai de l’Espine, hrsg. v. B. Zenker, «Ztschr. für röm. Philologie», 17;
Marie de France, Seven of her lays, by E. Sickert, 1901;
Barth A., Le lai du Conseil, Krit. Text mit Einleitung und Anmerkungen, «Romanische Forschungen», Band XXXI, 1912.

[править] II

Bédier J., Les Lais de Marie de France, «Revue des deux Mondes», 1891, mai;
Ahlström A., Studien i fornfranska Laisliteraturen, Ups., 1892;
Warnke K., Marie de France et les lais bretons, «Ztschr. für röm. Philologie», 29;
Schofield W. H., The lays of Graelent and Lanval, Baltimore, 1900.